Я вспомнил выражение аспиранта ВОНЦ АМН СССР Михаила Давыдова "Как это безнравственно - трахаться безидейно!". Бывший сержанта спорт роты ВДВ (воздушно-десантных войск) был в очередной раз прав - недаром же он в академики выходит!
Я подумал: "Люди не поймут описаний нашего безыдейного совокупления... даже если оно было голодное, бедное, медико-хирургическое. Нужна идея!".

В период кризиса в Косово, когда США и их сателлиты решили бомбить Югославию, я случайно наткнулся в ЮАРовской газате "The Citizen" на статью молодых сербский врачей об исторических корнях этнического конфликта между сербами и косовскими албанцами. По моему мнению, американцы решили использовать конфликт в Югославия с целью попытки поправить свои дерьмовые отношения с исламским миром за счёт православных сербов. Тем более, что последние обгадились прилично в глазах мировой общественности при решении проблемы Косово под руководством национал - коммуниста Милошевича: концлагеря, массовые убийства... У меня не вызывали симпатий ни албанцы, ни сербы. Однако, поскольку SURGINET'овцы единодушно рукоплескали американской "миротворческой" бомбёжке в центре Европы, мне захотелось всем им вставить в задницу чего-нибудь эдакого для разнообразия. 

Я послал в SURGINET полный текст упомянутой статьи сербских врачей и попросил членов благородного собрания высказаться ... Господи, что же тут началось! Странно, но почему-то все очень быстро переключились на мою личность и никто не принял во внимание моё основноё возражение - недопустимости для свержения преступного режима Милосовича бомбёжек в центре маленькой Европы. Американцы удавили коммунистический режим СССР без единого выстрела, а уж Югославию-то... 

(Кстати, такая форма ведения дискуссий путём смещения акцента не нова.  В советском юмористическом фольклоре это уже было давно отражено:  "Ну так и шо, шо у вас в Америке жизть хорошая, зато у вас негров вешают!")

Среди многих обвинений в мой адрес одно было довольно смешным: 
"Слава, ты поддерживал апартеид?"
Я ответил нападавшему, что период моей наивысшей сексуальной активности совпал с открытием в Москве Университета Дружбы Народов им. Патриса Лумумбы, куда принимали студентов из Азии, Африки и Латинской Америки.
Коммунистические власти СССР контролировали политическую деятельность в стране, но не препятствовали сексуальной свободе. Поэтому в период развитого апартеида в ЮАР я был сексуальным интернационалистом. 

Российская империя - огромный котёл, в котором варилось более сотни национальностей и народностей. Там легко было быть интернационалистом.

СЕКСУАЛЬНЫЕ НЕБЕСНЫЕ ПОЛЁТЫ
После окончания института я получил удачное назначение в торакальное отделение МНИОИ имени П. А. Герцена. До начала работы оставалось два месяца. У меня была старая мечта - попробовать себя в "земской медицине", я решился реализовать свою мечту на родине моих родителей - в селе Поим Чембарского уезда Пензенской губернии. Понятно, что не было уже давно ни губерний, ни уездов. Да и Чембар был уже давно переименован в Белинск. 
Но для меня термин "земская медицина" имел поэтическое значение, а поэзия моей жизни не вязалась ни с воспетым коммунистами литературным критиком Белинским, ни с советским административным делением. 

Я созвонился со своей двоюродной сестрой Раисой, учительницей, и через неё 
договорился с главным врачом поимской больницы о предоставлении мне работы на 1,5 ставки на срок в два месяца.

В Поим я наезжал пацаном часто - в голодные годы меня отправляли на подножный корм к тётке Дуне. У меня в памяти сохранились участие в ватажных набегах на поимские сады и огороды, печёные картошка и яйца диких уток в ночном костре сельских пастухов, бесседельная скачка на карьером мчащейся низкорослой кобыле по только просыпающимся улицам Поима, ловля щурят в лесном болоте под Куранской горой, добывание раков в норах реки Поимки, грибные походы в соседнюю берёзовую рощу за подгруздками и в дальних сосновый лес за белыми, купание в изумительно прозрачных водах реки Вороны, ужас моего ночного пересечения кладбища в мордовском селе Печёвка...

При попытках возвращения в детство мы всегда убеждаемся в истине о невозможности дважды войти в одну и ту же реку, название которой - Лета...
Поим медленно умирал год за годом, порушились от старости его великолепные храмы, река Поимка стала едва различимым ручейком, а прекрасная река Ворона предстала грязным вонючим протоком, где давно уже не было никакой жизни... Поимский район ликвидировали за счёт административного укрупнения с центром в городе Белинске. Это, естественно, отразилось и на финансировании поимской больницы. 

Главный врач, мордвин-мокша, был щедр: я получил ставку врача - терапевта, пол - ставки врача-хирурга и ещё полставки мне предоставлялось нарабатывать хирургическими дежурствами. К тому времени я уже был "вполне зрелый хирург" - имел на своём счету десятка два выполненных самостоятельно аппендэктомий.

В селе ещё помнили хирурга К., который здесь делал резекции желудка. Мне в течение двух месяцев надлежало работать при постоянном упоминании об этом славном "земском враче" советского времени.

В мой первый поликлинический приём ко мне записалось полно народа - большинство стариков и старух с хроническими недугами просто от безделья потянулись в больницу подивиться на московского доктора.

Один из пациентов, мужик лет 45, пришёл требовать продления срока его второй группы инвалидности.
"А что с вами такое?" - спрашиваю я с ужасом, поскольку не имел никакого понятия об оформлении инвалидности.
"Язва у меня была... Меня К. оперировал - полжелудка отрезал!" - с большой охотой отвечает пациент.
"Так сколь же это лет тому назад было-то?" - изумляюсь я.
"Пятнадцать! Пятнадцать лет!!" - восторженно восклицает носитель обрезанного желудка и славы хирурга К.
"Так почему же вы не можете работать?" - задаю я идиотский вопрос.
"Ну так меня же оперировали!!!" - смотрит на меня глазами институтского экзаменатора пациент.

Я никак не мог понять, почему сам факт выполнения операции, которая должна принести больному излечение, может быть поводом для инвалидности. Однако я с помощью мед. сестры заполнил требуемую форму.

В кабинет входит колченогий старик на примитивном деревянном протезе.
Я спрашиваю, не заглядывая в его историю болезни: "Что вас беспокоит?"
"Да народ говорит: новый доктор приехал, из Москвы, Рындин. 
Я спрашиваю: этой чей же Рындин-то? 
Говорят Димитрия Рындина, который Гусаров... 
У нас в Поиме полно Рындиных-то. Я вот тоже - Рындин. 
А Гусаровы - это по-уличному, так всю семью твоего деда звали.
Да-а-а... А мы с твоим отцом столько водки вместе выпили, столько девок... " - друг отца покосился на мою мед. сестру и прервал своё восторженное повествование на самом интересном месте.
...Я выписал одноногому Рындину лекарство "от головы" и обещал рассказать своему отцу о встречи с ним.

На другой день моего пребывания в Поиме поздним вечером за мной приехала больничная машина.
"Так я , вроде, сегодня не дежурю... Только с завтрашеного дня..." - слабо возразил я водителю, но с радостным сердцебиением стал собираться.
"Так оно и есть - сегодня М. и Т. дежурят. Да только они оба, что называется -
"в стельку"... нетрудоспобные выходит. Меня сестра за вами послала."

Мой первый ночной пациент в поимской больнице был старик около 70 лет с бронхиальной астмой. Пригодился мой двухлетний опыт работы фельдшером (с исполнением обязанностей врача) в больнице деревни Раменки города Москвы.
После моих внутривенных вливаний деду полегчало и я со спокойной совестью поехал домой.

На следующий день я приступил к работе уже на всех правах и обязанностях дежурного врача - они начинались на кухне. На кухне было чисто и пахло вкусно. Моё внимание привлёк огромный бак с кипячёным молоком - молоко было покрыто такой толстой пенкой, что забытая кем-то большая эмалированная кружка покоилась на этой пенке, не нарушив её целостности. 

В метрах трёх от входной двери на стройных ногах с красиво очерченными загорелыми икрами и полными мраморной белизны бёдрами величественно колыхался вожделенных размеров, едва прикрытый белым халатом, женский зад. Лица хозяйки это чуда, Поварихи, не было видно - она низко наклонилась над невысоким котлом, размешивая черпаком какое-то варево.

"Доброе утро!" - чуть помедлив произнёс я.
Ни сколечки не разгибаясь, Повариха развернулась ко мне лицом и произнесла с характерным пензенским напевом: "Ой, здрасте, доктор! Садитесь, я сейчас закончу и накормлю вас."

Поварихе было лет двадцать пять. От жаркой горящей плиты ли, от работы ли в согнутом положении, но скорее просто от здоровья и молодости у неё было натурального румянца лицо с загорелой веснушчатой кожей. Она откровенно рассматривала меня большими смеющимися глаза с рыжеватыми длинными ресницами под густыми тёмными бровями. Её густые русые волосы едва-едва покрывала накрахмаленная марлевая косынка, уложенная на голове сказочным теремом. Белый полурастёгнутый халат демонстрировал красивую полноватую шею, едва намечавшиеся ключицы и не меньше половины её грудей.

"Да у вас тут всё в порядке... Я уже завтракал... Но вот если только вашего молока отведать... " - прокашлял я.

Молока в кружке было чуть-чуть, более половины кружки занимала густая золотистого цвета пенка. Повариха вручила мне ломоть ржаного хлеба, отрезанного от свежеиспеченного круглого каравая, и большую алюминиевую ложку.
"Ешьте - вам нужно поправляться. Доктор должен быть толстый и добрый..." - с материнской назидательностью произнесла она. 
"Вон вы как отощали на московских харчах-то!" - прыснула она и опять занялась своим кухарским делом. 

...В палате меня ждало два известия - хорошее и плохое. 
Хорошим было известие о приезде на практику из Пензы студента. 
Плохим известием было сообщение, что принятый мной накануне старик с астмой не может мочиться.

Мы пошли к старику вместе со студентом. Попытки решить проблему острой задержки мочи резиновым, а затем и металлическим уретральным катетером не увенчались успехом.

"Будем накладывать надлобковый свищ... Сестра, готовьте операционную."

Я был предельно откровенен со студентом: "Я никогда в жизни не только не накладывал надлобкового свища, но даже и не видел, как это делается...
Пойдём читать."

Книжек особенных не было.. В институтском учебнике по хирургии было только сказано, что нужно вскрывать мочевой пузырь экстраперитонеально. А как???

В операционной я сделал ещё одно признание студенту: "Не густо написано - важно не войти в брюшную полость и не вскрыть кишку.... Поехали!"

Делаем местную анестезию 0,25% новокаином. ...

Тут в операционную входят двое - главный врач (терапевт) и молодой штатный хирург, только что вернувшийся из Пензы с курсов по усовершенствованию.
Оба стали за моей спиной. Хирург восторженно продолжает разговор с главным врачом: "Я теперь в животе, как у себя дома!"

...Делаю кожный разрез, начинаю раздвигать ткани... Где же этот чёртов мочевой пузырь-то??
"Режь смелей, доктор!" - подбадривает хирург.
Режу... наружу что-то выскакивает ... что это?
"Это слизистая пузыря! Режь дальше!!" - вещает хирург.
Я режу дальше, но про себя думаю: "Почему же слистая-то уже... И если она, слистая-то, уже, то почему нужно резать дальше?"... Но я-таки режу дальше...

Появляется желчное содержимое...
"Кишка!" - констатирует тот, который "в животе, как дома".
"Держи кишку и ничего не трогай - я моюсь!"

Потом пошли вообще чудеса... Деду дали общий наркоз и сделали лапаротомию от лобка до пупка. "Зачем же так широко-то? Я ведь кишку не выпускал из рук..." - мысленно отмечаю я, но молчу - чего уж теперь-то.... 

Деду наложили надлобковый свищ. Я ушёл с говённым чувством из операционной.

Ноги как-то сами меня принесли на кухню.

Обед для дежурного московского доктора был приготовлен на славу.
Однако это мало отвлекло меня от утреннего события.
Обезумев от позора, я спрашиваю: "Я сегодня ночую в домике для дежурных врачей. Приходи, а? Принесёшь мне туда ужин..."

"Конечно, приду... принесу." - без тени смущения соглашается Повариха.

...Она была заботливо податлива - разделась под легким повелением моих рук. 
"Расстели, родная, предо мною тела своего постель..." - всплыли в уме мне собственные дурацкие юношеские стихи. Тело было расстелено. Тело с картины голландских мастеров. От этого классицизма я почувствовал себя жалким городским стручком: "Господи! Да разве же я со всем этим сокровищем совладаю???" 

"Постель была расстелена. 
Ты была растеряна.
И говорила шепотом:
А что потом? А что потом?"

Ну это у Евтушенко-с-Вознесенским так. А тут не она, а я был растерян:
"А что теперь? А что теперь?"

Я не помню её имени... Я не помню чётко её лица. Я помню только здоровые запахи её тела и волос - запах сена, молока, печёного хлеба... Помню поглощающую, уютную объемность её тела - было неприличное ощущение родного прямо-таки материнского тепла и уюта в этом теле. Во вкусе её сосков не было ничего сексуального - сплошная доброта и ласковость... Теплое лоно... Влагалище - оно распахнулось при первом прикосновении и приняло меня. Приняло не только мой член вместе с мошонкой и прочими моими яйцами, оно, казалось, приняло меня всего целиком - обратно туда, откуда пришёл! ...
* * *
...Исчезнувший дар молодости: с погружением разрывающейся от желания плоти моей в волшебные недра желанной женщины все мои чувственные клеточки и сам мой мозг имели странное обыкновение улетать в поднебесье, отрываясь от реальности, которая порой выглядела довольно прозаично - не очень-то чистая постель, совсем не по-есенински пахнущие кусты, а то и вовсе лестничная клетка гостеприимного ночного подъезда сталинской постройки московского дома. Каждая фрикция головки моего члена вдоль содрогающихся от возбуждения стенок влагалища служила источником ещё одной волны энергии, которая давала мне возможность парить в знойный июльский день над цветущим лугом - на нём я видел себя в объятиях женщины, отправившей меня в этот изумительный полёт....

Наукообразное отступление: Сексуально-физиологическое теорезирование.
Я сам для себя нашёл два объяснения физиологии этих "сексуальных полётов" - пусть простят меня специалисты психологи или физиологи.

Первое, это эффект действия эндо-морфинов, освобождающийся где-то в недрах гипоталамуса в моменты наивысшего психо-эмоционального возбуждения. 

У одних это проявляется в момент религиозного экстаза - шаманы, члены секты... 
э-э-э ... "трясунов"? Ну это те, которые завершают свои молебны всеобщим совокуплением. 
У других - под воздействием музыки, особенно оглушающей, ритмичной. 
У третьих - в период творческого возбуждения (поэты, композиторы).

Поскольку эти процессы, психо-эмоциональное возбуждение и эффект действия высвобождающийся эндо-морфинов, взаимопереходящие, люди уловили это и научились пользоваться экзо-морфинами с целью получения желанного психо-эмоционального возбуждения. 

Где-то я читал, что первыми такое открытие сделали культовые служители. 

Христианские теологи предупреждают об опасности увлечения вхождения даже в религиозный транс. Механизмы получения выброса эндорфинов и их действия на наш мозг в общем-то стандартны, т.е. после относительно непродолжительной тренировки полёт ты себе можешь довольно легко обеспечить. Однако гораздо сложнее с индуцированными эндо-морфинами психологическими переживаниями - они индивидуальны, т.е. полететь-то ты полетишь, а вот куда ты залетишь и что ты там, в своём полёте, увидишь, это зависит от личности, формирование которой индивидуально непредсказуемо даже под воздействием внешне совершенно одинаковых условий...

Многие тысячи лет священнослужители пользуются в своих целям экзо-морфинами (опиаты), их аналогами (природные источники иных галлюциногенов - грибы, кактусы, индийская конопля и всякие другие географические подвиды её). 
Талантливая русская голь советского периода дала миру такие хитрые выдумки, которые и не снились не только изобретателям французского коньяка, шотландского виски, английского джина, но даже и нашей родной водки: голь одно осаждает марганцовкой и пьёт, другое пахтает с солью и ест, третье прыскает в полиэтиленовый пакет и "занюхает"...

Эффект второго механизма описан в литературе довольно подробно. Речь идёт о видениях, которые описывают люди, перенесшие операции под общим наркозом, и люди, пережившие критические медицинские ситуации или даже состояния клинической смерти. Многим известна книга "Жизнь после смерти" некого Муди. 
Попытки американца Муди связать с потусторонним миром рассказы некоторых из упомянутых группа пациентов при их "полёты в трубу" я про себя назвал "мудистикой", ну а самого автора просто мудаком. Наверное не совсем заслуженно.

По-мне, общим во всех упомянутых Муди клинических ситуациях была гипоксия коры головного мозга. Наверное, мозг как-то стандартно реагирует на гипоксию - теми же "полётами". Может и эндо-морфины там имеют место быть...
* * *
... И я полетел! Это был необычный полет - с раздвоением меня. 
Одно моё Я по-щеньячи ёрзало по сказочному телу, а другое моё Я отделилось от моего тела и унеслось в самою сказку - сказку с жарким воздухом июльского неба над широким ковром полевых цветов. И посреди этих цветов было тело Женщины, которое я одновременно видел из поднебесья и ощущал каждой клеточкой своей кожи. Необычным на этот раз - и самым ужасным! - было то, что тело Женщины представлялось мне моей собственной матерью. Вероятно страх перед Эдиповым комплексом был достаточно велик - полёт того самого моего Я, которое парило над июльским полем, прервался. Я переключился на оценку происходящего...

В движения тела принявшей меня Женщины не было ничего от подпрыгивания и дрыгания со стонами и выкриками, которыми меня награждали в избытки все предшествующие самочки. Здесь было нечто вроде родов наоборот - движений ровно столько, сколько требуется в интересах ребёнка... Вот уже и влага ... много влаги. Нет... это не похотливое совокупление, это какие-то роды... моей собственной матери? Разве с матерью возможен блуд?

Я обмяк всем моим телом: как есть - вялый гороховых стручок. А тело Женщины оставалось столь же прекрасным. Я с виноватым видом сползаю на пол и благодарю Женщину. Она поняла. Встаёт, по-матерински целует меня в лоб и уходит.

Я долго лежу в темноте, смолю одну сигарету за другой и терзаюсь: "Зачем я сделал это - покусился на эту красоту? Стручок несчастный - ни себе славы, ни Женщине удовольствия. Правильно тебя ещё в детстве поимские бабки звали: "Шпана московская". Шпана ты и есть!"

...А дед мой помер... "Каждый хирург имеет собственное кладбище". Это был мой первый покойник на моём собственном кладбище.

Вячеслав,
хирург